Андре Бретон некогда провозгласил, что «Каждый есть, был и будет сюрреалистом». Своими единомышленниками французские художники называли итальянских живописцев «метафизического искусства», так как они соединяют все видимое и невидимое в одном образе, преобразуя, тем самым, «вид в видение». Непосредственному восприятию объектов действительности, наиболее полно воплощенному в импрессионизме, «метафизики» противопоставили стремление изобразить «невидимые сущности» вещей, которые постигаются ими словно во сне, в остановившемся времени, то есть в форме восприятия пространства. Именно это и соответствует буквальному прочтению названия течения, которое, как известно, звучит, как «за» или «после» видимого. Тем не менее на парижской выставке 1928 году французские сюрреалисты, в том числе и Л. Арагон, всячески открещивались от итальянцев, к тому же они осмеивали слишком «метафизические» картины Дж. де Кирико. Первый раз достаточно ясно мотив бессознательного проявился непосредственно в символистской поэзии.
Ш. Бодлер ввел термин «соответствия», который он заимствовал из средневековой эстетики, подразумевал, что автор и его произведение становятся полем свободной, бесцельной игры смыслов и форм двух реальностей: видимой и невидимой. Тем не менее, в символизме мысленная реальность не обретает материальности и конкретности, так как она дана лишь в смутных ощущениях. А вот для сюрреалиста, наоборот, непознаваемое существует не запредельно, а «здесь и сейчас», в материальном мире конкретных вещей, таких, как бред, сон, видение – они конкретны и осязаемы так же, как прозаические материальные предметы. Именно поэтому сюрреализм неожиданно оказался не продолжением символизма и романтической традиции в искусстве, а ее завершением и, в сущности, отрицанием.